Песнь моря

Посмотрели мультик "Песнь моря" http://www.kinopoisk.ru/film/714248/.

Помнится, Джордж Макдональд писал, что если художнику удалось передать в своем творении что-то истинное, то зритель (слушатель) обязан увидеть в нем больше, чем вложил автор.

У меня возникло такое же чувство при просмотре "Песни моря". Не знаю, вкладывал ли режиссер все то, о чем я подумал, но в любом "истинном" мифе есть и должны быть отзвуки главного Мифа.

Вспомнилась фраза ап. Павла: "Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано "неведомому Богу". Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам" (Деян. 17:23).

Такое ощущение, будто этот алтарь неведомому Богу есть в любом народе. В этой ирландской истории рассказана сказка об искуплении, но на языке язЫков. Каждый народ преломляет историю искупления по-своему, проницает ее через свою собственную интуицию.

В этой легенде грехопадение - это отказ от чувств. Искупление - это возвращение чувств. Но как это сделать? Как вернуть чувства? Мальчик Бен, глазами которого рассказывается история, сталкивается с горькой правдой - когда человеку становится больно, приходит Макка и забирает у него чувства. Чтоб не мучался.

Все боятся Макки, но она сама уверена, что несет людям счастье. И когда человек отдает ей свои чувства, он превращается в камень. Мир полон каменных людей и духов.

К каждому из нас рано или поздно приходит боль, и чаще всего человек убегает от невыносимых чувств. Он изобретает себе Макку - способ побега от реальности. Макка - совообразное существо, символ ложного искупления, облегчения жизни, цена которому внутреннее онемение чувств.

Что плохого в том, что человек перестает ощущать боль? То, что он одновременно теряет способность чувствовать радость.

Но есть "селки" - волшебный тюлений народ, который иногда выходит из моря на поверхность земли. Это феи. И вот одна такая фея вступает в союз с человеком, и у них рождается сын и дочь. Дочь - это одновременно и человек, и фея, селки. Она может превращаться в тюленя, когда надевает волшебную шкурку. Но главное - у нее есть раковина, и когда она играет песню, которой научила ее мать, у человека начинают пробуждаться чувства. Он расколдовывается, перестает быть камнем.

Надежда мира, селки (девочку зовут Сиерша), хрупка. Ее брат, Бен, понимает, что без него она обречена. Он должен спасти ее прежде всего от Макки - та пытается лишить ее чувств. У нее почти получается, но мальчик готов на все, чтобы спасти сестру. Искупитель мира пришел в мир хрупким ребенком, и многие искали души его. Если бы не люди, которые были вокруг Него, мир не был бы искуплен.

Искупление не может прийти без человека. Бог слишком хрупок в этом мире, чтобы спасти нас без нас. Его сила, как сила селки, может проявиться только в определенных условиях. Его сила - это не насилие, а, скорее, сила в оправе слабости. Сила, скрытая покровом немощи.

Сиерша может спасти мир, но сначала нам нужно спасти Сиершу. Бог в нашей душе может сделать многое, но только мы можем дать Ему возможность это сделать. Он не будет насиловать душу. Он ждет, пока мы Его "спасем". Отдадим Ему все. И тогда... начинает звучать песнь моря.

Песнь селки - это музыка, пробуждающая камень. Сиерша начинает петь. Это песнь ее матери. Камень начинает чувствовать и оживать. С чувствами приходит и боль, и в первую очередь эту боль испытывает Макка. Боль о том, что ее сын нестерпимо страдает. Это она когда-то превратила его в каменную скалу, чтобы не видеть его страданий. Но теперь она снова чувствует эту боль.

Макка - не демон, а скорее изобретенный человеком способ убежать от реальности. Не зря она говорит голосом бабушки Бена и Сиерши. В бабушке действовал дух Макки - она была готова "спасти" своего сына и внуков любой ценой.

Теперь, когда Сиерша запела, происходит чудо - из волн моря появляется ее мама. Отец просит ее остаться, но это невозможно. Мать хочет забрать Сиершу с собой в мир духов, но та просит остаться с отцом и братом. Для этого нужно отдать свою шкурку и стать просто человеком. Сиерша выбирает стать человеком.

Что-то происходит с отцом. Он, некогда потерявший свои чувства из-за ухода жены, обретает новую жизнь через то, что Сиерша остается с ним. Он понимает, что она осталась ради него и Бена, и это воскрешает его к радости.

Макки больше нет - остается только бабушка. Она видит, что каменный великан (заколдованный ею сын) уже не каменный. Что произошло? Он обрел свои чувства, и эти чувства были искуплены жертвой его дочери, Сиерши, которая сознательно отдала свою волшебную природу.

Христос сознательно отдал Свою Божественную природу, когда умалился и пришел к нам в хрупком человеческом теле. Он решил остаться с нами, сотворив у нас обитель.

В чем искупление наших чувств? Почему мы так часто слушаем доводы Макки и отказываемся чувствовать? Потому что мы боимся, что нашим тяжелым чувствам нет искупления. Нам кажется, что будем чувствовать это всегда. Песнь моря - это когда в нашей душе вдруг начинает звучать что-то, что зовет нас вернуться к чувству. Это сильнейший призыв, и если его услышать, он может привести к боли и слезам. Когда душа оттаивает, она начинает плакать.

Но у этих чувств есть искупление. Как только в вашем сердце зазвучит песнь селки, дайте ей звучать, начните плакать, и тогда перед вами появится Тот, Кто отдал свое Божественное достоинство навсегда, чтобы стать человеком. Вы увидите Его. И слезы сменятся радостью.

Тайна желания

Сколько раз слышишь про современных школьников и подростков: "Да они ничего не хотят. Им ничего не интересно. Их только и делаешь, что заставляешь".

Что правда, то правда. Чем больше меня в свое время заставляли ходить в музыкальную школу, тем ненавистнее мне становился вид пианино. После того как я все-таки бросил туда ходить, мне потребовалось 10-15 лет, чтобы немного реабилитироваться и снова подойти к инструменту. 

Мотивация это сделать пришла достаточно спонтанно - я услышал, как кто-то задорно играет песенки из "Трех мушкетеров". И тут что-то во мне произошло, я понял, что играть можно не гаммы и не этюды, а то, что хочется! И открыл пыльную крышку инструмента. 

Понадобилось еще несколько лет, чтобы "школьное" послевкусие окончательно выветрелось из моего сознания, и тогда я уже стал играть в свое удовольствие - то, что хочется, когда хочется и сколько хочется. А хотелось много.

В чем тайна мотивации? Почему дети, да и взрослые, ничего не хотят? Потому что вокруг них намеренно создана система, которая убивает мотивацию. Мотивация рождается спонтанно. Ее нельзя запланировать. Желание как искра загорается внезапно от соприкосновения сознания с чем-то непреодолимо зовущим. Как ни печально, мотивацию очень легко убить, но создать невозможно. Она, как любовь, нечаянно нагрянет. 

Можно только создать условия, чтобы она появилась, а точнее, не разрушать условий, в которых она рождается. Инициатива человека здесь в пассивности. Мы должны НЕ нарушать того, что для человека естественно - интересоваться миром, хотеть узнавать. 

Чтобы не разрушить хрупкую среду, в которой произрастает мотивация, нужно две вещи: показывать и ждать. Показывать человеку то, что достойно подражания, жить рядом с ним полной жизнью, но никоим образом на него не давить, чтобы он воспроизводил то же. Читая ему книжку, не нужно требовать от него чтения; нужно ждать, пока он сам этого не захочет. Играя на пианино, не нужно требовать, чтобы он выучил ноты; нужно ждать, пока он не ткнет пальцем в ре диез и не спросит: "А что это такое?" 

Когда мы показываем и ждем, мы как бы приглашаем человека исследовать дальше. Но это не значит, что мотивация возникнет. Иногда сколько ни читай ребенку, он все равно пойдет играть в футбол. Мотивация, зарождение желания - это тайна. Никто не знает, когда и как она придет. Возможно, ему нужно отыграть в футбол несколько лет, чтобы потом как-нибудь застыть перед картиной Айвазовского и сказать: "Вот это да. А как он нарисовал такую воду?"

И он придет домой и, взбудораженный этой идеей, начнет пробовать рисовать. И он будет рисовать день и ночь. Его не нужно будет заставлять. Его нельзя будет оторвать от рисования, чтобы он поел как следует. Это тайна желания. Его легко убить, его невозможно создать, но ему можно не мешать. 

И тогда человек начинает хотеть. А когда мы чего-то хотим, мы счастливы. Вот как Вета, моя 14-летняя дочь, которая осваивает разные техники рисования, хотя ее никто об этом никогда не просил. Попробуй ее оторвать от рисования... Да и не хочется. Судите сами.

Выйди от меня, ибо я человек грешный

Мы можем по-настоящему узнать Бога только тогда, когда мы сами уже ничего сделать не можем. Когда мы отчетливо понимаем, что не годимся на звание «хорошего христианина», человека, «ищущего Бога», «живущего так, как надо», «стремящегося к праведности и святости». Когда ты понимаешь, что по всем показателям «правильности» ты «неправилен», да и сил справиться с этим просто нет, тогда ты вдруг каким-то шестым чувством понимаешь, что Бог-то от тебя не отвернулся.

Он просто здесь – и ты удивляешься, что Он остался. «Выйди от меня, ибо я человек грешный». Но Он не уходит. Это чувствуешь совершенно отчетливо. Причем чем больше понимаешь, что не живешь так, как надо, чем больше понимаешь, что Ему надо бы уйти, тем острее осознаешь, что Он не уходит.

Я люблю эти «состояния». Они бывают не так часто – чаще всего что-то из себя выжимаешь, «стараешься», но бывают времена, когда бросаешь стараться и тогда… «имеешь в себе приговор к смерти… чтобы надеяться уже не на себя». В эти моменты начинаешь по-настоящему внутренне улыбаться, поскольку понимаешь, что в тебе нет никакой причины, по которой Бог должен с тобой остаться. Внутренне оглядываешься, как бы желая убедиться, что 

Он ушел, а видишь, что Он не только не ушел, а стал ближе. До странности ближе.

Он как бы говорит: «Ты все время придумываешь себе бремена неудобоносимые, а потом ломаешься под их тяжестью. Вот, опять сломался. Наконец-то. Я с тобой не потому, что ты из себя что-то представляешь. Понимаешь? По какой причине Я должен остаться? Такой причины просто нет. Но я не уйду, ты это чувствуешь. Никогда не уйду».

Что нужно, чтобы чувствовать Божье присутствие? Сокрушаться? Плакать о грехах? Искать Его лица? Нет.

Почувствовать, что в тебе нет никакой причины, чтобы Он был с тобой. И тогда Его присутствие становится ощутимым. Ты просто знаешь, что Он здесь и никуда не уйдет. И тогда что-то в нас ломается, мы понимаем, что любимы по-настоящему, и приходит… настоящее Евангелие. «Не от дел, чтобы никто не хвалился».

Имеющий уши да слышит...

Если небеса проповедуют славу Божью, то что проповедует первая кучка маслят, которую я сегодня на бегу подметил с краю лесной тропинки?

Они проповедуют: "Вот тебе на! Ничего себе! А ведь еще и не август... И что, не червивые? Нет! Чистенькие, маслянистые, а запах - вообще."

Они проповедуют:
- На, это тебе.
- Мне? А за что?
- Просто так.
- Просто так? Но я же ничего не сделал? И вот так просто, кучка маслят? За что?
- Да ни за что, отстань уже...

Улыбка...

Ладно, завтра еще поищу.

Почему лютики выбирают расти вдоль самой кромки проезжей части? Только у самой кромки - больше их нигде нет.

Почему желтые пучки мать и мачехи прорастают чаще всего именно на свалке мусора?

Почему каждую весну природа обволакивает травой, почвой и упавшей листвой жестяные банки, шприцы и прочие плоды цивилизации?

Почему небо тихо плывет на головой, когда на земле гремит и гудит, смердит и воняет все то, что должно сделать нашу жизнь быстрее и легче?

Природа продолжает свою проповедь. Стоит только поднять голову к небу, или принюхаться к запаху грибов, или удивиться малюсеньким лютикам вдоль проспекта Строителей, и вдруг до тебя доходит ясная мысль - сколько бы зла и гадостей человек ни сделал, творение не прекратит своей проповеди, пока мы ее не уничтожим. Она и не может иначе - в отличие от человека она всегда остается самой собой.

 

5 километров в день

Сегодня меня ошеломила мысль во время бега - за 20 лет ежедневного бега я уже почти обежал вокруг земли. Пять км в день, примерно 300-330 дней в году - получается примерно 30-35 тыс. километров.

За два года я пробегаю расстояние до Санкт-Петербурга.

Все-таки что делают с человеком цифры! Ежедневный бег по 5 км мне не кажется каким-то достижением. Но сложи это в года, и цифры начинают будоражить. Представляешь себя бегущим по бескрайним прериям, вдоль линии экватора, через горы, поля и реки (гм...).

Почему цифры имеют такой эффект? Особенно очень большие и очень маленькие. Они показывают, что большое складывается из малого. Пять километров в день - ничто. А за год - я почти что в Казани.

Что такое мои мелкие, ничтожные дела, которые я делаю сегодня? Пыль, ничто. Но в масштабах вечности они могут сложиться во что-то грандиозное. Однажды мы прикинем в голове цифры масштабов вечности и будем ошеломлены. Наше повседневное мытье посуды, стирка, тяпание по клавишам компьютера, хождение по магазинам - все это будет таким огромным, что мы не поверим, что мы могли все это совершить.

Что? Это сделал я? Я пробежал вокруг экватора? Гм... да. А я и не заметил.

И это главное. Не дай Бог заметить свои достижения раньше времени. Наверное, поэтому они часто покрыты пеленой повседневности. Мы их не видим. Они скрыты. Они ничтожны и незаметны. Сейчас еще не время удивляться. Но настанет день, когда они пойдут за нами светлым шлейфом.

А пока - 5 км в день.

Нет на свете печальней измены, чем измена себе самому.

Очень часто слышу призывы к верности и преданности своему делу/служению/пути и все же чувствую, что здесь есть некоторая несуразица. Точнее, в таких призывах смешиваются два совершенно несовместимых типа мышления. Быть верным и преданным хорошо, но чему и когда?

За последние десять лет я слышал много историй о том, как люди «сгорели» в служении. Пришли в церковь, им вручили служение, заметив их дары, и они его верно несли. Много лет. Потом все рассказы как под копирку – вдруг пришло осознание, что:

1)      Я не могу жить без этого служения. Схожу с ума, если этим не занимаюсь. Это стало смыслом жизни.

2)      Я был верен, хотя и делал то, чего внутренне не хотел. Я делал это «как для Господа». Но со временем я понял, что, по сути, это никому не нужно.

Как часто человеку внушается, что верность в служении это когда ты делаешь то, что должен, даже если ты этого не хочешь. Звучит благородно. Правильно. В реальности же это путь исполнения правил, а не путь жизни. Если человек решил научиться игре на фортепиано, он должен преодолевать некоторые трудности. Оставаться верным, даже если порой играть гаммы не хочется. Но он всегда знает, зачем он это делает.

Когда человек 20 лет несет служение, он далеко не всегда понимает, зачем он это делает. Часто мотивация ограничивается мыслью: «Я это делаю, просто потому что Бог заповедал быть верным, и это правильно», но это неправильно. У любого служения должен быть плод. На пути к плоду всегда есть трудности, но человек должен знать, к чему он идет.

Король не может быть голым. Нельзя 20 лет проповедовать в церкви, мотивируя себя лишь тем, что «так должен поступать верный христианин». Если это единственный мотиватор, то король, увы, голый. Проблема в том, что при таком сценарии человек действует по правилам, а не по жизни во Христе.

В каком-то смысле гораздо проще тянуть лямку верности, чем остановиться и понять, что Бог говорит тебе. Но надо остановиться. Бог начнет говорить, и мы поймем, что Он говорит. Его слова могут быть самыми неожиданными. Он может сказать: «Не ходи сегодня на собрание, а пойди помоги маме копать картошку». Или: «Перестань петь в церкви одни и те же песни 20 лет подряд, ты ведь знаешь, что это никому не нужно. Иди в хор народной песни. Ты ведь всегда этого хотел». Или: «Перестань делать то, что для тебя неестественно. Ты ведь так любишь готовить. Готовь и угощай».

Верность ради верности так же неверна, как искусство ради искусства. Когда семейная жизнь на протяжении долгих лет тянется по принципу «я верно несу свои обязанности, а ты – свои», это не семейная жизнь, а добрососедская. Заметил по 16-летнему опыту семейной жизни, что расцвет отношений происходит только тогда, когда каждый супруг имеет свободу «обнаружить самого себя» и быть самим собой. Когда другой его не подавляет. 

Парадоксально, но единства в семье быть не может, если один человек подавляет личность другого. Казалось бы, если подавить одного, то останется только одна личность – вот вам и единство, мир, согласие.

Но это не «Божье» согласие. Как в Троице единство лиц происходит без подавления их различий, так и в семье недопустимо подавление различий. Парадокс в том, что чем более мы разные, тем более мы едины. Но это единство живое, в отличие от «единства» вынужденного. Искра отношений вспыхивает лишь тогда, когда каждый может свободно быть самим собой. Именно тогда отношения становятся непредсказуемо удивительными, интересными и полными жизни. Троица – универсальный образец истинной верности.

Лица в Троице верны друг другу, но каждая личность нерастворима в другой. Каждая личность акцентирует и выделяет другую. Принцип «нерастворимого и неуничтожимого Лица» - основной принцип мироздания. В каждом из нас есть лицо, личность, сотворенная Богом, которая таит в себе «образ и подобие». Когда эта личность задавливается или не проявляется, жизнь Божья тоже не проявляется. Она может явиться только через лицо, через личность, когда та проявляется в полной мере.

 «Слава Божья – по-настоящему живой человек», - говорил Ириней Лионский. Наша цель – не быть верным ради верности, а быть живым. Что делает тебя живым? Отчего тебе становится легко и радостно? Отчего глаза загораются? Скорее всего, Бог сотворил тебя именно для этого.

На этом пути будут трудности – много трудностей. Но будь верен себе и Богу. «Нет на свете печальней измены, чем измена себе самому».

Томас Мертон и экзистенциальный ужас

Томас Мертон, католический монах 20 века, писал о том, что современное ему человечество не имеет свободной минутки, чтобы осознать то, что оно на самом деле чувствует. А если бы оно остановилось на какое-то время и почувствовало "это", то ужаснулось бы. Он назвал это "existential dread" или "existential angst" (ужас существования). Современный человек, остановившись на какое-то мгновение, осознает, что внутри него зияет пустота. Он не может ее вынести, когда остается наедине с самим собой, ему сразу хочется чем-то заняться. Пустота эта пугающая и даже мучительная.

Занятия - это своего рода анестезия, добровольная интоксикация, чтобы не чувствовать экзистенциального ужаса. Задачу монаха Мертон понимал как добровольное вхождение в этот экзистенциальный ужас и обнаружение в нем света, возрождения. То, что не в силах сделать современный человек, призван сделать монах. Он должен стать предтечей исхода из того омута безнадежности, в котором все мы существуем. 

Монах входит туда посредством молчания. Попробуйте внутренне помолчать 10 минут - вы почти сразу почувствуете приближение existential dread. Это либо скука, либо тревога, либо бессмыслица, либо наплыв мыслей, от которых душа начинает мучиться и бежать. Мало кто, оставшись наедине с собой, может сразу почувствовать Божественную радость. Вхождение в эту "пустыню души", то есть в молчание, и есть начало молитвы. Молитвы не как говорения чего-то или слушания чего-то. А молитвы как опустошения. 

По Мертону, мы должны войти в пустыню души и стать "отцами пустынниками", в том смысле, что мы должны, добровольно войдя в экзистенциальный ужас, дождаться рождения надежды. Она рождается без наших усилий. В каком-то смысле, чем более мы "расслаблены", тем легче родится это чадо. Человеческие потуги тут только мешают. Экзистенциальный ужас - это схватки души перед родами надежды. Но тужиться не надо. Надо расслабиться. Опустошиться. В каком-то смысле это отрицательное действие души. Отсечение. Отрицание. Отторжение желания занять себя чем-то, убежать от пустоты, скрыться в каком-нибудь дурманящем занятии, отказ от спешки.

И вот мы замолчали, и к нам подступает экзистенциальный ужас в том или ином его виде. В отличие от обычного дня, когда мы заняты и пребываем в бесчувствии, мы его чувствуем, видим. Здесь Мертон говорит, что душа должна ухватиться за какой-то недвижимый якорь - какую-то краткую молитву, типа имени Иисуса. Иначе душу сдует, снесет ветром, и она не сможет выдержать пустоты. Он советует вдумчивое "разжевывание", "обсасывание" каких-то значимых слов Писания или имени Иисуса. "Одного просил я у Господа и того только ищу" - когда, например, эти слова повторяются внутренне снова и снова, не как мантра, а как внимательное размышление, в душе начинает что-то меняться. Внутренняя спешка ослабляет свою хватку, что-то расправляется, душа чувствует приближение субботы, она готова "не делать никакого дела" и "почить". 

Чем больше мы вживаемся и "вжевываемся" в молитву, тем меньше в нас existential dread. Когда человек отказался прятаться за суету повседневных дел и позволил себе ощутить ужас существования, у него есть шанс войти в пустыню, которая будет превращена, по пророчеству Исайи 35, в источники вод. До этого момента человек пребывает в бесчувствии, в добровольной интоксикации. Он может молиться, читать Библию, служить людям, но он, по сути, живет без Бога.

Размышления о внутреннем и внешнем

Духовность парадоксальна. Бог дает Израилю заповеди о принесении жертв, а потом их же укоряет за исправное принесение жертв. «Заколающий вола – то же, что убивающий человека; приносящий агнца в жертву – то же, что задушающий пса; приносящий семидал – то же, что приносящий свиную кровь; воскуряющий фимиам – то же, что молящийся идолу; и как они избрали собственные свои пути, и душа их находит удовольствие в мерзостях их» (Ис. 66:3).

Почему? Потому что внутреннее и внешнее связано парадоксальными отношениями. Когда внешнее средство (обряд) совершается без внутреннего содержания, оно становится своей противоположностью – мерзостью. Поэтому Павел говорит: «Ибо не тот Иудей, кто таков по наружности, и не то обрезание, которое наружно, на плоти; но тот Иудей, кто внутренно таков, и то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве: ему и похвала не от людей, но от Бога» (Рим. 2:28-29). Иначе говоря, никакое соблюдение обрядов, даже они заповеданы Богом, не может само по себе спасти человека.

Но верно и обратное. Когда человек, имеющий внутреннее (веру в сердце), отвергает внешнее (обряд, материальный мир, вещественное, природу, красоту и т.п.), его внутреннее гаснет и в конце концов погибает. Внешнее необходимо. Отрицание храма, внешних атрибутов богослужения, инструментальной музыки ведет к духовной сухости, неспособности видеть проявления Бога в вещественном мире.

Внешнее без внутреннего есть мерзость в очах Бога, но и внешнее без внутреннего есть духовное обнищание. Каково же правильное соотношение?

Как-то раз одной моей знакомой сделали комплимент, что она умеет безропотно следовать за своим мужем, хотя решения мужа не всегда легко принять. Она ответила парадоксально: «Я никогда не следую за своим мужем. Я следую за Богом, а Бог говорит мне следовать за мужем. Если бы я следовала за мужем, я бы его просто уничтожила, испилила в пыль».

В этом мудром ответе вся суть парадоксальных отношений внутреннего и внешнего. Если бы она следовала только за мужем, не следуя за Богом, ее внешнее (муж) не могло бы стать для нее источником благодати. Она бы требовала от него того, что можно ожидать только от Бога. Муж не смог бы вынести этого бремени.

Но, следуя за Богом, который заповедует жене следовать за мужем, она получает благодать и от мужа. Внешнее становится для нее источником благодати лишь тогда, когда она имеет внутреннее (веру в Бога). Так и Израиль мог бы получить благодать от принесения жертв только в том случае, если бы имел веру Авраама, своего праотца. Отвергнув веру Авраама, он превратил внешние обряды в мерзость, хотя они и были заповеданы Богом. Все, что Бог нам заповедал совершать, может превратиться в мерзость, если это совершается без внутреннего обрезания сердца.

Некоторые люди отрицают внутреннее, некоторые – внешнее. Некоторые говорят: «Достаточно привести человека в храм, приобщить к Таинствам, и он уже встал на путь спасения». Другие говорят: «Храм, Таинства и вещественные составляющие мира  – это все лишнее, для спасения нужна только вера в сердце».

Неправы и те, и другие. Должно быть и внешнее, и внутреннее. Единственное условие – чтобы сохранялось парадоксальное соотношение внешнего и внутреннего. Внешнее имеет ценность лишь тогда, когда есть внутреннее, а если внутреннего нет, то внешнее превращается в мерзость. Обрезание вменяется человеку в необрезание. Принесение вола – в убийство человека. Обряд вменяется в необряд, а необряд – в обряд.

Иначе говоря, существует примат внутреннего над внешним (не наоборот) – и только при этом условии и внешнее, и внутреннее находятся в равновесии и могут быть источниками благодати. Имеющий веру Авраама может исправно приносить в жертву вола и видеть в ней предзнаменование жертвы Христа. Жертва станет для него источником благодати. Не имеющий веры Авраама приносит в жертву вола и убивает человека перед Богом. Обряд вменяется ему в необряд. Спасение в неспасение. Исполнение заповеди – в беззаконие.

Что наша жизнь - игра...

Почему время от времени так прикольно устраивать с пацанами "битву" на какой-нибудь полянке: они визжат от восторга, я - непонятно от чего. После 10 минут валяния на траве, измятых боков и взъерошенных волос становится страшно весело. Они, конечно, готовы продолжать, пока не завалят папу окончательно, но после 10 минут я командую: "Стоп", и игра с воем прекращается. До следующего раза.

Для меня подобные "игры" целительны. Соприкасаясь с детьми, избавляешься от мрачных мыслей и больного воображения. Они живут в мире, прочно защищенном непроницаемым щитом невинности - от всего, что тяготит взрослый ум. Их улыбка лишена печати познания добра и зла. Они как будто еще не ели с этого дерева и не знают духовной наготы. Они все еще покрыты непроницаемым покрывалом - способностью не впускать в себя зло. Зло, соприкасаясь с ними, отскакивает от них после 2-минутного плача. Отлетает, как мяч, ударившись о стену. Через 2 минуты плача мир опять добр и весел. 

Конечно, все это кончается с возрастом - иногда постепенно, иногда внезапно. И тогда из их жизни уходит игра. Когда человек перестает играть, он перестает жить. Когда Адам вкусил от древа познания добра и зла, он стал проницаем для зла и перестал играть. Непробиваемый щит первобытной невинности рассыпался, и Адам стал наг. Его нагота - это отсутствие всякой защиты от всепроникающего зла, которое, войдя в сердце, лишает человека способности быть самим собой - играть. Человек взрослеет, он становится прозрачным для зла. Зло свободно входит в него, не отражаясь от прочной стены 2-минутного детского плача. Оно сеется в сердце и пускает корни. Его осадок никогда не покидает сердце, пока человек не умалится, и не начнет... играть.

Бог создал нас для игры. Мир - это игровая площадка вселенских масштабов. Игра - это возвращение в Эдем, в котором нет ни времени, ни тени страха. Игра - это выкорчевывание корней древа познания добра и зла из своего сердца. Игра - это отблеск рая потерянного и зов рая грядущего, когда нас снова будет окружать непроницаемый щит невинности, и зло, ударившись об этот щит, отскочет и останется во внешнем мире, где плач и скрежет зубов.

Игра - это вхождение в седьмой день творения, когда Бог почил от всех дел Своих. Бог оставил все заботы и... играл. Покой Божий до сих пор искрится в детских играх. В игре ты забываешь обо всех своих заботах и вступаешь в землю обетованную, в блаженный Ханаан, и восклицаешь: "Наконец-то я дома!"

  

  

Миф сосновых крон

Удивительно то, что все вокруг - история. Или потенциальная история. С началом, завязкой, развязкой и концом.

Бежим сегодня с другом по лесу, а он и спрашивает: "Почему, интересно, сосны ближе к верхушке более светлые, чем снизу?"

Думали-думали и придумали, что, наверное, верхушка ближе к солнечному свету. Темнеет и мрачнеет лишь та кора, которая постоянно в тени. Причем светлая оранжевая часть ствола переходит в темную очень постепенно, как будто дерево утяжеляется ближе к основанию, тускнеет и мрачнеет.

Может, с научной точки зрения, все проще: сверху новая кора, она светлее, а снизу - старая, со временем она темнеет. Но это лишь наблюдаемая глазом картина. Есть и другая, аллегорическая, символическая. "Миф сосновых крон" говорит о том, что когда ты тянешься к свету, ты светлеешь. Какие-то части твоей души уже залиты солнечным светом, и они блестят. Но где-то в глубинах души есть области, которые уже давно не знают, что такое свет. Они постоянно во мраке, и что там творится, знает один Бог. Они тускнеют, мрачнеют, тяжелеют. На них тяжело смотреть.

Человек как дерево - состоит из частей озаренных светом и утопающих во мраке. В потаенных уголках моей души царит мрак, который все время норовит подняться выше, подступить к горлу, но каждый раз, когда мы поднимаем глаза к солнцу, наша верхушка начинает блестеть и светлеть, и этот свет распространяется по нам сверху вниз, тесня и изгоняя мрак все ниже и ниже.

Сколько вокруг потухших взглядов! Это мрак, поднимающийся от земли все выше и выше, подступающий к горлу. Но пока человек не поднимет глаза и руки к небу, в нем не будет блеска, и с мраком ему не справиться. Если в нас тускнеет жизнь, если в нас нет блеска, если в нас есть что-то тяжелое и тянущее вниз, самое время взглянуть на солнце, чтобы хотя бы немного заблестеть. Даже немножечко, чайная ложечка, это уже хорошо. Ну а тем более - полный горшок!

Единое человечество

Мы всегда пытаемся разделить человечество на две половины по какому-то признаку. Эти имеют образование, те - нет. Эти - люди доброй воли, те - злой. Эти - богатые, те - бедные. Эти психически здоровые, те - травмированные. Эти - широко мыслящие, те - зашоренные. Эти верующие, те - нет.

Как бы мы ни делили человечество с целью объяснения его проблем, ни одно из делений не позволяет реально определить, в чем же проблема. Образование проблем не решает. Люди доброй воли ради светлого будущего готовы вырезать полчеловечества. Благосостояние не никого от зла не спасает, скорее, наоборот. Ганди как-то сказал: "Я бы давно был христианином, если бы не одна проблема - христиане".

Как правильно делить людей? Правильно - в смысле так, чтобы это что-то прояснило.

Мне кажется, правильное деление напрямую связано с тем, как Бог действует с Израилем на протяжении его истории. Израиль стал рабом - за 400 лет в Египте. Рабство это было прежде всего внутренним. Бог посылает Моисея, чтобы он вывел народ Его из рабства. Бог совершает исход мышцею высокой, однако народ, будучи выведен из дома рабства, остается рабами внутренне. Они сознательно ищут упования на зримое, ощутимое, осязаемое, предсказуемое, символ чему - золотой телец.

Бог не сдается. Его цель - превратить рабов в сынов. Разница между рабом и сыном в том, что сын пребывает в доме отца, раб - нет. Чтобы "вывести" Египет из Израиля нужно гораздо больше усилий, чем на вывод Израиля из Египта. Бог освободил Израиль от внешнего рабства, но рабство внутреннее еще не преодолено.

Чтобы его преодолеть, Богу нужно научить рабов отношениям с Собой. Только имеющий отношения с Отцом является сыном. Только доверяющий Отцу свободен по-настоящему. Чтобы это сделать, Бог действует через разных людей в истории Израиля, вступая с ними в отношения. Но процесс идет крайне странно. Можно сказать, что это прогресс на фоне общего регресса. Израиль в целом становится все более языческим, отходит от Бога, но отдельные люди становятся сынами, узнавая, что такое доверие, отношения с Отцом.

В Новом Завете дело обстоит, по сути, так же. Бог делит людей на рабов и на свободных. Иисус говорит фарисеям, что они рабы греха, те отвечают, что они никогда не были ничьими рабами. Но кто делает грех, тот раб греха. Цель Бог остается такой же - сделать из рабов сынов.

Раб - не тот, кому не хватает образования, информированности, благосостояния, религии и т.п. Раб, по логике Божьей, это тот, кто уповает в этой жизни на предсказуемое, осязаемое, видимое, а не на непредсказуемого, неосязаемого, невидимого Отца.

Освобождение - в прозрении, как в случае слуги Елисея и в 2 Кор. 3. Люди делятся на прозревших и непрозревших. Видящих невидимое и слепых к невидимому.

Но интересно то, что Христос пришел, чтобы "создать из двух одного", единого человека. В Нем разделение устраняется. Язычники (рабы видимого) приближены к Богу, так же как Израиль. Единственная надежда на преодоление дихотомии между рабом и свободным - Христос, в котором язычник (слепой, по внутренней сути) может обрести свободу от упования на видимое и научиться доверять Невидимому.

Христос стирает четкую границу между рабами и свободными, которая так видна в мире невооруженным глазом. Раб может перестать быть рабом, когда посмотрит на Него, как на медного змия в пустыне. Переведя взгляд от земли, где кишат ядовитые змеи, на Того, кто стал Змеем исцеляющим, человек освобождается от яда страха, который и делает его рабом. Здесь - тайна перехода из одного "лагеря" в другой. Тайна обращения. Тайна освобождения. Тайна единого человечества.


 

Pensées

Все, что происходит вокруг меня, в конечном итоге зависит от того, что происходит внутри меня. От моего выбора в данный конкретный момент зависит судьба мироздания. Звучит как неоправданная гипербола. Но у меня действительно нет никакого контроля над тем, что происходит вне меня, однако у меня есть полный контроль над тем, что я допускаю внутрь себя.

Искушение заключается в том, что нам всегда хочется исправить внешнее, забыв о приоритете внутреннего. Текущее состояние моего сердца - это то, из чего произрастает внешний мир. Увидеть проблемы внешнего проще, чем увидеть проблемы внутреннего. Внешнее видится физическими глазами, внутреннее - нефизическим сердцем. Мой выбор - возможность внести жизнь в хаос внешнего мира. Земля же была безвидна и пуста...и Дух Божий носился над водами. Мой выбор - универсальная магия, способная преобразить покоренное суете творение.

По грани моего выбора проходит водораздел между жизнью и смертью. Я могу низвести на землю Царство Божье или стать проводником смерти. Сердце - канал, проводник, по которому в мир входит Бог или дьявол. Битва не вовне, а внутри. Наша сила и наша слабость - в нашей способности выбирать. Если бы ее не было, мир был бы иным. Наипаче всего хранимого храните сердце, ибо из него источники жизни.   

Старая добрая сказка

Жило-было на свете Добро. И село оно как-то раз в маршрутку. Заплатило за проезд, огляделось, а вокруг разные таблички да надписи висят. У водителя — ярлычок с большим кулаком и надписью: «Скажи мне, что я неправ, и я скажу, кто ты». Поежилось Добро и отвело взгляд на другой ярлычок, а там: «Говори громко или проедешь мимо». 

Взглянуло Добро на водителя — мужик с суровейшим лицом, мощными надбровными дугами и ручищами как у водителя K700. «М-да... подумало Добро, — все в этом мире полагаются на силу. Сила их — бог их».

А тут еще какой-то пьяный гражданин, войдя на остановке, хлопнулся на сиденье прямо рядом с Добром и примял его к стенке своим толстым задом. 
«Да... не осталось на земле места Добру», — подумало Добро, вмятое в борт маршрутки.

Но тут пьяного гражданина так тряхнуло на кочке, что тот икнул, чихнул, и, извините, опустошил все содержимое своего желудка — прямо на Добро.

Не стерпело тут Добро да как отпихнет мужика от себя с криком: «Что за идиот!» Слетел мужик с кресла и растянулся в проходе. А Добро вскочило да давай громко возмущаться. Но тут же осеклось — вдруг стало ему понятно, что оно уже не Добро.

«Кто же я теперь?» — с дрожью подумало Добро, но сердце безошибочно подсказало ему, что Добра в нем уже не осталось. И так нестерпимо стало Добру, что, оно, тяжело опустившись на кресло, стало умирать. Вот еще немного и не останется на свете Добра.

Сидит Добро, умирает, а перед глазами надпись: «Скажи мне, что я неправ, и я скажу, кто ты». 

- А вы неправы, — вдруг сказало Добро к водителю, надеясь, что тот скажет ему, кто же оно.
- Вполне возможно, — неожиданно мягко ответил водитель и улыбнулся. — А кто из нас всегда прав?

Опешило Добро от такого ответа, а водитель продолжил:

- Я всегда людям доверяю. Иные забывают дома деньги, обещают потом занести, я всегда верю... И знаете — всегда приносят. Рано или поздно, сами или передают через кого-то. Я тут уже на маршруте почти всех знаю. Постоянные клиенты. И это хорошо, когда все всех знают. Людям всегда нужно доверять, даже если на это нет оснований.

- Да-а?? — удивилось Добро, — вы так думаете? 

- Конечно. 
- Всего хорошего, приходите еще, — бросил водитель вдогонку выходившей на остановке женщине. 
- В наше время нужно верить в добро. Помните, как в сказках. Добро всегда побеждает зло. Как-то раз подвозил двух девушек и говорю им: «Надо надеяться, надежда умирает последней», а они мне: «Что вы такое говорите? Надежда не умирает вообще!» Вот и научили меня уму-разуму. Надежда не умирает вообще.

Сидит Добро, заслушалось — водитель наговорил еще кучу всего такого. И как же захотелось Добру обнять да расцеловать этого мужика, да только неудобно как-то. Но кто же повесил сюда этот ярлык?

- А кто вам этот ярлык сюда повесил? — спросило Добро.
- Да это я, — ответил мужик и немного помолчал. Знаете, человек всегда подвешен между двумя крайностями. Одна крайность говорит ему: «Мир зол, чтобы выжить нужно полагаться на силу. Добро — сказка для наивных. Нужно выживать. Если не будешь ходить по головам, тебе сядут на шею». Но как бы ни старался убедить себя человек в правильности такого пути, душа все равно говорит: «Лучше доверяй, даже если тебя обманут», «Лучше останься обиженным, чем самому обижать», «Даже если все вокруг плохо, это не повод черстветь, грубеть, терять надежду и становиться циником», «Добро побеждает зло».

- Правда? — со слезами на глазах проговорило Добро и стало воскресать.
- Правда, — ответил водитель.

И с этими словами оттаяло сердце Добра, и сделалось ему вдруг так тепло, что не осталось в нем ни капли зла и обиды. Наклонившись к развалившемуся на сиденье пьянчуге, оно сказало:

- Прости, друг.  Был неправ. Видно, все же есть на свете место Добру, пока кто-то готов хранить его даже в ущерб себе.

При этих словах пьяный мужик приоткрыл глаза, посмотрел на Добро, и, достав из кармана грязный, сморщенный, сопливый платок, стал обтирать им заблеванное пальто. Дернулось было Добро, но не отпрянуло, не отодвинулось брезгливо. Оно только улыбнулось и решило остаться самим собой.

Глаз бури

Глаз бури

Жило-было семейство ветров. Папа — Тайфун, мама — Буря и сынишка — Вихрь. И любили они гулять по белу свету. То туда пойдут, то сюда. Боялись их все ужасно. Разбегались в разные стороны, прятались в подвалах да в ямах.

И вот как-то раз пошли они на прогулку и взяли с собой сынишку. Идут, а все вокруг разбегаются. Сынишка и спрашивает папу:

• Пап, почему нас все боятся?
• Ну, потому что мы опасные.
• А почему мы опасные?
• Ну, потому что мы такие.
• А почему мы такие?
• Гм.. это все океан. И сам горяч, и меня доводит до белого каления. Вот я и вскипаю. А тут еще и холодные воздушные массы под руку попадаются. Так все и начинается. Сталкиваемся лбами и начинаем вертеться, кружиться. До таких завихрений доходит, что потом и остановиться не могу — крошу все на своем пути.
• Да-а, — протянул сынишка, — неужели никто не может тебя остановить?
• Никто, — ответил папа. — Когда я в ярости, обрушиваюсь на землю, и все поднимаю на воздух.

В этот самый момент приблизились они к домику в широком поле, а из дверей выбежал мальчик.

• Стой, — закричала ему мама, — вернись сейчас же, идет тайфун!

Но было уже поздно — мальчик выбежал во двор, а мимо как раз проходила стена шквального ветра. Тайфун захватил его и срррссрррр... закружил в своем безжалостном вихре.

• Папа, папа, — закричал сынишка Вихрь, — остановись, отпусти его.
  Но куда там, остановить Тайфун все равно, что сдвинуть землю.
• Папа, куда ты его несешь? — испуганно спросил отца Вихрь.
• В страну теней. Так уж мы устроены, — мрачно прогудел Тайфун. — Вырастешь, поймешь. Да ты и сам скоро станешь таким же, как я.
• Нет, никогда, — тихо ответил Вихрь, утирая слезы.
• Подожди, увидишь сам, — вздохнул папа, — и исчез вдали.

Приуныл Вихрь. Неужели правда? Неужели он вырастет и станет, как его отец? «Я не хочу быть таким, как он».

• Мама, это правда? Правда, что я стану тайфуном, когда вырасту?
• Да, сынок, это правда, — тихо ответила Буря.
• Но я не хочу никого убивать, — дрожащим голосом проговорил Вихрь.

Мама улыбнулась и посмотрела ему прямо в глаза.

• Посмотри на меня, — сказала она, — тебе не обязательно становиться таким, как твой отец. Что ты видишь во мне?
  Сын внимательно посмотрел на мать.
• Я вижу в тебе покой, — удивленно ответил сынишка. — Мама, но как же в Буре может быть покой?
• Не может, — ответила мама. — Когда-то давно и я была неуправляема, как твой отец. Звали меня тогда Смерч. Однажды ночью я подхватила и закружила одного маленького мальчика, чтобы отнести его в страну теней. Он не кричал и не сопротивлялся, как все остальные. Он даже не испугался, когда я вырвала его из рук мамы. Я ничего не могла с собой поделать, во мне кипел и неистовствовал демон из страны теней. Это он заставлял меня уносить всех, кого я захвачу, в страну вечного мрака. Там они становились его пленниками — навсегда.
• А что же потом? — затаив дыхание, спросил Вихрь.
• Я отнесла этого мальчика в страну теней. И вот демон встал над ним, открыл свою отвратительную пасть и уже готов был его проглотить. Но тот не сжался в страхе, он вдруг схватил демона и начал с ним бороться. Я в изумлении смотрела на эту схватку, и думала, что мальчику пришел конец. Наконец, демон, злобно хохоча, подбросил мальчонку высоко над собой, и тот рухнул прямо в его зияющую пасть. Но, прежде чем он исчез во мраке, я поймала на себе его взгляд. Он говорил мне: «Успокойся. Все будет хорошо». Я остолбенела от этого взгляда. «Все кончено», — сказала я себе, и мне почему-то стало так грустно, что я готова была умереть. Но в следующее мгновение произошло что-то невероятное. Демон вдруг закашлялся, затрясся и зашелся в смертельной судороге. Из его ноздрей и горла повалили дым и пламя. Он издал истошный вопль и вдруг взорвался, разлетевшись на тысячу кусочков. А в следующее мгновение из его чрева вышел сиюящий исполин. В руке его сверкал длинный меч, а в глазах горел огонь. Он наклонился, подобрал глаз чудовища, и, подойдя ко мне, протянул мне его.
• Что это? — спросила я.
• Это глаз поверженного демона. Отныне ты свободна от его власти. — И в этот момент я почувствовала, как во мне что-то надломилось, и в сердце пришел невероятный покой, о котором я даже не мечтала.
  Исполин сказал:
• Раньше ты смотрела на себя его глазами, но теперь этот глаз станет в тебе глазом Бури. В твоем сердце будет царить покой. Все, что ты раньше похищала ради демона, правившего в твоем сердце, ты будешь приносить ко мне — в полном покое. Ты будешь дарить покой всем, кто попадется тебе на пути.

• Я не могла противиться этому голосу, да и не хотела. С тех пор во мне живет глаз Бури — как бы я ни кружилась, как бы ни вертелась, в сердце моем царит полный покой. И я дарю покой и радость всем, кто попадается мне на пути.
• Здорово, — воскликнул Вихрь, — я тоже хочу такой глаз! Где его взять? Я хочу дарить людям покой и относить всех, кто попадется мне на пути, в страну того исполина.

Мама улыбнулась.

• Он у тебя есть. Загляни внутрь себя. Что ты видишь?
  Вихрь посмотрел на себя, но ничего не увидел.
• Ничего, — с дрожью в голосе проговорил Вихрь. — Мама, а вдруг у меня нет глаза Бури?
• Есть, — ответила мать, — иначе бы ты не вступился за этого малыша.

• Ты куда, — вдруг крикнула мама, увидев, как ее сын вихрем уносится куда-то вдаль.
• За глазом Бури, — донесся до нее далекий детский голос.
• Удачи, — тихо молвила Буря и помахала ему вслед обрывком облака.

А Вихрь тем временем уже нагнал своего отца. Тот низким и гудящим голосом с кем-то разговаривал.

• Папа, — крикнул ему Вихрь, — отпусти мальчика. — Тайфун бросил на сына мрачный взгляд и прорычал:
• Не мешай мне делать мое дело. Все тайфуны уносят пленников в страну теней, и я делаю это с тех пор, как образовалась земля.
• Нет, не все.
• Мама так не делает. — Тайфун застонал от негодования.
• Отойди, сын, не мешай. Я должен отнести его в страну теней.
• Но страны теней больше нет, — крикнул Вихрь.
• Есть, — прорычал Тайфун. — Я знаю ее, она живет в моем сердце. Она говорит со мной каждый миг.

И тут Вихрь действительно увидел, как перед ними, словно ниоткуда, вдруг выросла сумрачная долина.

• Ну что, нет страны теней? — прогремел Тайфун. — А это что перед тобой? Все еще веришь в мамины сказки?
• Папа, но у мамы есть глаз Бури.
• Это бредни, — прохрипел Тайфун, — если бы мама увидела то, что вижу я, она очнулась бы от своих грез. Когда ты увидишь весь ужас страны теней, в тебе тоже не останется никакого покоя. В тебя войдет тот же демон, что вошел в меня, и ты станешь Тайфуном. Ты будешь делать все, только бы убежать от этого ужаса.

В этот момент из-за горизонта выплыла черная фигура исполинского чудовища.

• Вот твоя жертва, — преклонил перед ним колено Тайфун и отпустил мальчика. Демон злобно загоготал и стал приближаться к мальчику.
• Нет, — закричал Вихрь, — и ринулся вперед. Он преградил чудовищу путь и твердо сказал:
• Не тронь. У меня есть глаз Бури.

Чудовище, казалось, дрогнуло на мгновение, но потом, взревев, обхватило его своими черными когтистыми лапами, и завязался бой. Но силы, увы, были не равны. Чудовище быстро повергло Вихрь наземь и зашлось в неистовом хохоте. Вихрь тихо лежал на земле, и, приготовившись к самому худшему, смотрел на небо. В этот момент свинцовые облака расступились, и он вдруг увидел в просвете сверкающего исполина, спускающегося по солнечному свету прямо в сумрак долины теней. При виде этого витязя сердце Вихря озарилось таким покоем, что он не смог сдержать слез. И чем больше покой разливался по его сердцу, тем слабее становилась хватка чудовища. Наконец, Вихрь смело посмотрел в его налитые пламенем зрачки и твердо сказал: «Убирайся». Тот дрогнул, потом послушно сжался и стал скукоживаться прямо на глазах, биться в неистовых судорогах, а потом — развеялся по ветру.

Вихрь нежно подхватил мальчонку своими объятиями и сказал:

• Не бойся, летим домой. — Он жестом позвал отца следовать за ним, а тот, не веря собственным глазам, воскликнул.
• Сынок, я вижу.
• Видишь что? — спросил Вихрь.
• Я вижу в тебе глаз Бури. В тебе царит покой! — изумленно проговорил отец, и в этот миг в его сердце что-то надломилось, из глаз полились слезы, а внутри вдруг стало так тепло и спокойно, что он не мог поверить своему счастью.

Вернувшись на поляну, где стоял домик мальчика, они осторожно опустили его на землю, и, сделав круг почета, стали удаляться за горизонт.

Из домика выбежала мама мальчика и, заключив сына в крепкие объятия, стала его расцеловывать.

• Сыночек, мой, сыночек, как же ты уцелел? Тайфун ведь это верная смерть.
• Да нет, мам, это не смерть. Это только кажется смертью. А внутри там покой.

Приключение в маршрутке

Вчера ехали с Янькой и Семой в маршрутке. На веревочке у водителя висит ярлычок с большим кулаком и надписью: "Скажи мне, что я неправ, и я скажу, кто ты". "Говори громко или проедешь мимо".

Я поежился и взглянул на водителя - мужик с суровейшим лицом, мощными надбровными дугами и ручищами как у водителя K700. "М-да... подумал я, - в этом мире все полагаются на силу. Сила их - бог их".

В следующее мгновение мужик обращается к сидевшей рядом пожилой даме, как бы продолжая разговор:
- Я всегда людям доверяю. Иные забывают деньги, обещают потом занести, я всегда верю... И знаете - всегда приносят. Рано или поздно, сами или передают через кого-то. Я тут уже на маршруте почти всех знаю. Постоянные клиенты. И это хорошо, когда все всех знают.

Женщина кивает: "Да, вы правы, людям всегда нужно доверять, даже если на это нет оснований".

Мужик выходящему на остановке: "Всего хорошего, Приходите еще". Тот, искоса бросив взгляд на водителя, поскорее выходит из машины.

- В наше время нужно верить в добро, - продолжает водитель. - Помните, как в сказках. Добро всегда побеждает зло. Как-то раз подвозил двух девушек и говорю им: "Надо надеяться, надежда умирает последней", а они мне говорят: "Что такое говорите? Надежда не умирает вообще!" Вот и научили меня уму-разуму. Надежда не умирает вообще.

Я сижу, заслушался - мужик наговорил еще кучу всего такого. Лучше проповеди. Настроение - прекрасное. Хочется мужика обнять да расцеловать, только неудобно как-то. Бывают же такие люди. И кто повесил сюда этот ярлык?

Потом я подумал: "Человек всегда балансирует между двумя крайностями. Одна крайность говорит: "Мир зол, чтобы выжить нужно полагаться на силу. Добро - сказка для наивных. Нужно выживать. Если ты не будешь ходить по головам, тебе сядут на шею". Но как бы ни старался убедить себя человек в правильности такого пути, душа все равно говорит: "Лучше доверяй, даже если тебя обманут", "Лучше останься обиженным, чем самому обижать", "Даже если все вокруг плохо, это не повод черстветь, грубеть, терять надежду и становиться циником", "Добро побеждает зло".

Воршип в советском стиле

Что это? Совпадение или намеренный замысел? Замените местоимение "ты" и его производные на слово "Бог".

Подвох

Как-то раз молодой Сурожский подошел к Владимиру Лосскому - тот жил в соседнем доме - и спросил, есть ли истина в языческих верованиях. Лосский ответил, что истины там быть не может. Сурожский, не поверив ему, пошел домой и выписал из Упанишад восемь цитат. Потом пришел к Лосскому и спросил: "Я обычно выписываю цитаты из Отцов, а тут забыл подписать, кому конкретно принадлежат эти цитаты. Вы не могли бы посмотреть и примерно сказать, кто мог бы это сказать?" Лосский прочитал и под каждой подписал: Григорий Богослов, Исаак Сирин, Макарий Египетский и т.д. Сурожский сказал: "Знаете, все это из дневнеиндийских Упанишад". Лосский задумался и сказал: "Мне придется пересмотреть свое мнение".

После этого они долго рассуждали о том, что язычество, хоть и смутно, но хранит память о мире, когда все еще знали единого Бога.

Меня сегодня почему-то зацепили несколько строк древнего бурятского мифа о том, что в праздник Сагаалгаан богиня Лхамо просыпается на рассвете в главное утро года, чтобы обозревать вселенную. В этом есть отблеск библейского: "И был вечер, и было утро, день первый".

Парадокс

Человеку нужен парадокс. Ему мало одной стороны медали, ему нужно две. Только после долгой зимы так радуешься первому весеннему солнцу - так сильно! Только помучившись страхами какое-то время, вдруг ощущаешь настоящий прилив свободы, когда Бог говорит тебе: "А я все равно рядом".

Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь, что большинство наших бед объясняется тем, что мы видим вещи только с одной стороны. Вспомнил в связи с этим старого доброго Честертона, который в "Ортодоксии" выдал такую фразу: "У простого человека зрение стереоскопическое. Он видит две картинки одновременно, но по этой самой причине он видит лучше и правильнее остальных".

Я подумал, и правда, физическое зрение стереоскопично. Каждый глаз видит свою картинку. Но в мозгу все это сливается воедино. Ах вот почему Бог дал нам только два глаза! Потому что увидеть нужно только две картинки, два полюса. Мир разломлен грехом пополам. Нужно увидеть обе его части и сложить их в одну картину. "...дабы из двух создать в Себе Самом одного нового человека, устрояя мир, и в одном теле примирить обоих с Богом посредством креста, убив вражду на нем".

Вот почему такие великие сюжеты как "Властелин Колец" и др. воспринимаются так естественно. Мы интуитивно чувствуем восторг, когда читаем о том, что кто-то в полной безысходности встает и идет дальше. Он не знает, будет ли от этого толк, но идет. И победа - это не торжество супергероев, а когда при полном отсутствии видимой надежды, Провидение вдруг оборачивает ситуацию наизнанку. 

Вспомнил об одном ролике президента американского Честертоновского общества Дейла Олквиста - про "Ортодоксию". Это что-то.

Время

Жило-было время. И всем всегда его не хватало. Все старались за ним угнаться, а поймав, старались его не упустить. Время же убегало, как только могло. Оно бежало и бежало – так, чтобы за ним невозможно было угнаться. Шутка ли – стоит кому-то  тебя поймать, как из тебя тут же выжмут максимум. Кому понравится, чтобы из него выжимали максимум? Это же больно. Вот, к примеру, какой-нибудь бизнесмен ухватит момент и начнёт извлекать из него максимум. Извлечёт, обрадуется. Польза налицо, а время-то выброшено на помойку.

Встанет время с помойки, отряхнётся и идет дальше – от людей бегать. «Что же они за мной гоняются, – думало оно, – чего им от меня надо? Подошли бы по-человечески, поговорили, я бы им такое показало».

«Время – это ценный ресурс, – услышало оно как-то раз на семинарах по тайм-менеджементу, – но оно ограничено». 

«Что? – поразилось время, – это я-то ограничено? Сами вы ограниченные». Обиделось время и стало уже не убегать, а улетать от людей. 

«Эх, как летит время, – вздыхали люди, – ничегошеньки не успеваем». И тогда стали люди время выкраивать. «Аааа, – кричало время, – когда его кроили и урезали, – не убивайте меня!» 

Но люди так нещадно резали и кромсали время, что стало оно умирать. «Что же это такое? – думали люди, оглядываясь назад на прожитые годы, – неужто мы безвозвратно теряем время?»      

И вот лежит время, загубленное, потерянное, выброшенное, изрезанное на кусочки, выжатое как лимон – и умирает. А рядом с ним лежит и умирает тот самый бизнесмен, который все это над ним проделал. 

–  Эх, – вздохнул бизнесмен, – времени-то почти не осталось. На что мне оставшиеся дни и часы? Ничего уже делать не могу. Как убить время?

– Не убивай меня, – тихо попросило время.
– Кто это, кто говорит? – вздрогнул бизнесмен.
– Это я, время. Не убивай меня, не выжимай из меня пользу, не выкраивай минутки – просто побудь со мной.

Удивился бизнесмен такому предложению, но почему-то решил послушать время. В конце концов, его ведь осталось не так много. Поначалу он просто лежал и все смотрел на время,  думая: «Ах, как же его осталось мало» и: «Как же долго тянутся  часы». 

– Не смотри на меня, – сказало вдруг время. – Кто смотрит на время, тот его теряет. 
– А куда же мне смотреть? – удивился бизнесмен, отводя взгляд от часов.
– Смотри на то, что я тебе покажу.

Так прошел день, другой. Время ничего ему не показывало, и как же трудно было бизнесмену забыть о времени! А тут еще и внучка прибежала: «Деда, сделай мне бумажного лебедя!» Хотел было бизнесмен буркнуть: «Потом, сейчас времени нет», но, посмотрев на остаток времени, взял да и отдал его внучке. И времени у него не осталось. Но зато они так разыгрались в бумажных лебедей, что бизнесмен совершенно забыл о времени. И в этот момент кто-то легонько тронул его по плечу. Бизнесмен оглянулся, но никого не увидел. 

– Кто это? – удивился он.
– Это я, время.  
– Но я тебя не вижу, тебя нет – с улыбкой заметил бизнесмен.
– Я есть, только зовут меня иначе. Имя мне – Вечность.