Томас Мертон и экзистенциальный ужас

Томас Мертон, католический монах 20 века, писал о том, что современное ему человечество не имеет свободной минутки, чтобы осознать то, что оно на самом деле чувствует. А если бы оно остановилось на какое-то время и почувствовало "это", то ужаснулось бы. Он назвал это "existential dread" или "existential angst" (ужас существования). Современный человек, остановившись на какое-то мгновение, осознает, что внутри него зияет пустота. Он не может ее вынести, когда остается наедине с самим собой, ему сразу хочется чем-то заняться. Пустота эта пугающая и даже мучительная.

Занятия - это своего рода анестезия, добровольная интоксикация, чтобы не чувствовать экзистенциального ужаса. Задачу монаха Мертон понимал как добровольное вхождение в этот экзистенциальный ужас и обнаружение в нем света, возрождения. То, что не в силах сделать современный человек, призван сделать монах. Он должен стать предтечей исхода из того омута безнадежности, в котором все мы существуем. 

Монах входит туда посредством молчания. Попробуйте внутренне помолчать 10 минут - вы почти сразу почувствуете приближение existential dread. Это либо скука, либо тревога, либо бессмыслица, либо наплыв мыслей, от которых душа начинает мучиться и бежать. Мало кто, оставшись наедине с собой, может сразу почувствовать Божественную радость. Вхождение в эту "пустыню души", то есть в молчание, и есть начало молитвы. Молитвы не как говорения чего-то или слушания чего-то. А молитвы как опустошения. 

По Мертону, мы должны войти в пустыню души и стать "отцами пустынниками", в том смысле, что мы должны, добровольно войдя в экзистенциальный ужас, дождаться рождения надежды. Она рождается без наших усилий. В каком-то смысле, чем более мы "расслаблены", тем легче родится это чадо. Человеческие потуги тут только мешают. Экзистенциальный ужас - это схватки души перед родами надежды. Но тужиться не надо. Надо расслабиться. Опустошиться. В каком-то смысле это отрицательное действие души. Отсечение. Отрицание. Отторжение желания занять себя чем-то, убежать от пустоты, скрыться в каком-нибудь дурманящем занятии, отказ от спешки.

И вот мы замолчали, и к нам подступает экзистенциальный ужас в том или ином его виде. В отличие от обычного дня, когда мы заняты и пребываем в бесчувствии, мы его чувствуем, видим. Здесь Мертон говорит, что душа должна ухватиться за какой-то недвижимый якорь - какую-то краткую молитву, типа имени Иисуса. Иначе душу сдует, снесет ветром, и она не сможет выдержать пустоты. Он советует вдумчивое "разжевывание", "обсасывание" каких-то значимых слов Писания или имени Иисуса. "Одного просил я у Господа и того только ищу" - когда, например, эти слова повторяются внутренне снова и снова, не как мантра, а как внимательное размышление, в душе начинает что-то меняться. Внутренняя спешка ослабляет свою хватку, что-то расправляется, душа чувствует приближение субботы, она готова "не делать никакого дела" и "почить". 

Чем больше мы вживаемся и "вжевываемся" в молитву, тем меньше в нас existential dread. Когда человек отказался прятаться за суету повседневных дел и позволил себе ощутить ужас существования, у него есть шанс войти в пустыню, которая будет превращена, по пророчеству Исайи 35, в источники вод. До этого момента человек пребывает в бесчувствии, в добровольной интоксикации. Он может молиться, читать Библию, служить людям, но он, по сути, живет без Бога.

Размышления о внутреннем и внешнем

Духовность парадоксальна. Бог дает Израилю заповеди о принесении жертв, а потом их же укоряет за исправное принесение жертв. «Заколающий вола – то же, что убивающий человека; приносящий агнца в жертву – то же, что задушающий пса; приносящий семидал – то же, что приносящий свиную кровь; воскуряющий фимиам – то же, что молящийся идолу; и как они избрали собственные свои пути, и душа их находит удовольствие в мерзостях их» (Ис. 66:3).

Почему? Потому что внутреннее и внешнее связано парадоксальными отношениями. Когда внешнее средство (обряд) совершается без внутреннего содержания, оно становится своей противоположностью – мерзостью. Поэтому Павел говорит: «Ибо не тот Иудей, кто таков по наружности, и не то обрезание, которое наружно, на плоти; но тот Иудей, кто внутренно таков, и то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве: ему и похвала не от людей, но от Бога» (Рим. 2:28-29). Иначе говоря, никакое соблюдение обрядов, даже они заповеданы Богом, не может само по себе спасти человека.

Но верно и обратное. Когда человек, имеющий внутреннее (веру в сердце), отвергает внешнее (обряд, материальный мир, вещественное, природу, красоту и т.п.), его внутреннее гаснет и в конце концов погибает. Внешнее необходимо. Отрицание храма, внешних атрибутов богослужения, инструментальной музыки ведет к духовной сухости, неспособности видеть проявления Бога в вещественном мире.

Внешнее без внутреннего есть мерзость в очах Бога, но и внешнее без внутреннего есть духовное обнищание. Каково же правильное соотношение?

Как-то раз одной моей знакомой сделали комплимент, что она умеет безропотно следовать за своим мужем, хотя решения мужа не всегда легко принять. Она ответила парадоксально: «Я никогда не следую за своим мужем. Я следую за Богом, а Бог говорит мне следовать за мужем. Если бы я следовала за мужем, я бы его просто уничтожила, испилила в пыль».

В этом мудром ответе вся суть парадоксальных отношений внутреннего и внешнего. Если бы она следовала только за мужем, не следуя за Богом, ее внешнее (муж) не могло бы стать для нее источником благодати. Она бы требовала от него того, что можно ожидать только от Бога. Муж не смог бы вынести этого бремени.

Но, следуя за Богом, который заповедует жене следовать за мужем, она получает благодать и от мужа. Внешнее становится для нее источником благодати лишь тогда, когда она имеет внутреннее (веру в Бога). Так и Израиль мог бы получить благодать от принесения жертв только в том случае, если бы имел веру Авраама, своего праотца. Отвергнув веру Авраама, он превратил внешние обряды в мерзость, хотя они и были заповеданы Богом. Все, что Бог нам заповедал совершать, может превратиться в мерзость, если это совершается без внутреннего обрезания сердца.

Некоторые люди отрицают внутреннее, некоторые – внешнее. Некоторые говорят: «Достаточно привести человека в храм, приобщить к Таинствам, и он уже встал на путь спасения». Другие говорят: «Храм, Таинства и вещественные составляющие мира  – это все лишнее, для спасения нужна только вера в сердце».

Неправы и те, и другие. Должно быть и внешнее, и внутреннее. Единственное условие – чтобы сохранялось парадоксальное соотношение внешнего и внутреннего. Внешнее имеет ценность лишь тогда, когда есть внутреннее, а если внутреннего нет, то внешнее превращается в мерзость. Обрезание вменяется человеку в необрезание. Принесение вола – в убийство человека. Обряд вменяется в необряд, а необряд – в обряд.

Иначе говоря, существует примат внутреннего над внешним (не наоборот) – и только при этом условии и внешнее, и внутреннее находятся в равновесии и могут быть источниками благодати. Имеющий веру Авраама может исправно приносить в жертву вола и видеть в ней предзнаменование жертвы Христа. Жертва станет для него источником благодати. Не имеющий веры Авраама приносит в жертву вола и убивает человека перед Богом. Обряд вменяется ему в необряд. Спасение в неспасение. Исполнение заповеди – в беззаконие.

Что наша жизнь - игра...

Почему время от времени так прикольно устраивать с пацанами "битву" на какой-нибудь полянке: они визжат от восторга, я - непонятно от чего. После 10 минут валяния на траве, измятых боков и взъерошенных волос становится страшно весело. Они, конечно, готовы продолжать, пока не завалят папу окончательно, но после 10 минут я командую: "Стоп", и игра с воем прекращается. До следующего раза.

Для меня подобные "игры" целительны. Соприкасаясь с детьми, избавляешься от мрачных мыслей и больного воображения. Они живут в мире, прочно защищенном непроницаемым щитом невинности - от всего, что тяготит взрослый ум. Их улыбка лишена печати познания добра и зла. Они как будто еще не ели с этого дерева и не знают духовной наготы. Они все еще покрыты непроницаемым покрывалом - способностью не впускать в себя зло. Зло, соприкасаясь с ними, отскакивает от них после 2-минутного плача. Отлетает, как мяч, ударившись о стену. Через 2 минуты плача мир опять добр и весел. 

Конечно, все это кончается с возрастом - иногда постепенно, иногда внезапно. И тогда из их жизни уходит игра. Когда человек перестает играть, он перестает жить. Когда Адам вкусил от древа познания добра и зла, он стал проницаем для зла и перестал играть. Непробиваемый щит первобытной невинности рассыпался, и Адам стал наг. Его нагота - это отсутствие всякой защиты от всепроникающего зла, которое, войдя в сердце, лишает человека способности быть самим собой - играть. Человек взрослеет, он становится прозрачным для зла. Зло свободно входит в него, не отражаясь от прочной стены 2-минутного детского плача. Оно сеется в сердце и пускает корни. Его осадок никогда не покидает сердце, пока человек не умалится, и не начнет... играть.

Бог создал нас для игры. Мир - это игровая площадка вселенских масштабов. Игра - это возвращение в Эдем, в котором нет ни времени, ни тени страха. Игра - это выкорчевывание корней древа познания добра и зла из своего сердца. Игра - это отблеск рая потерянного и зов рая грядущего, когда нас снова будет окружать непроницаемый щит невинности, и зло, ударившись об этот щит, отскочет и останется во внешнем мире, где плач и скрежет зубов.

Игра - это вхождение в седьмой день творения, когда Бог почил от всех дел Своих. Бог оставил все заботы и... играл. Покой Божий до сих пор искрится в детских играх. В игре ты забываешь обо всех своих заботах и вступаешь в землю обетованную, в блаженный Ханаан, и восклицаешь: "Наконец-то я дома!"

  

  

Миф сосновых крон

Удивительно то, что все вокруг - история. Или потенциальная история. С началом, завязкой, развязкой и концом.

Бежим сегодня с другом по лесу, а он и спрашивает: "Почему, интересно, сосны ближе к верхушке более светлые, чем снизу?"

Думали-думали и придумали, что, наверное, верхушка ближе к солнечному свету. Темнеет и мрачнеет лишь та кора, которая постоянно в тени. Причем светлая оранжевая часть ствола переходит в темную очень постепенно, как будто дерево утяжеляется ближе к основанию, тускнеет и мрачнеет.

Может, с научной точки зрения, все проще: сверху новая кора, она светлее, а снизу - старая, со временем она темнеет. Но это лишь наблюдаемая глазом картина. Есть и другая, аллегорическая, символическая. "Миф сосновых крон" говорит о том, что когда ты тянешься к свету, ты светлеешь. Какие-то части твоей души уже залиты солнечным светом, и они блестят. Но где-то в глубинах души есть области, которые уже давно не знают, что такое свет. Они постоянно во мраке, и что там творится, знает один Бог. Они тускнеют, мрачнеют, тяжелеют. На них тяжело смотреть.

Человек как дерево - состоит из частей озаренных светом и утопающих во мраке. В потаенных уголках моей души царит мрак, который все время норовит подняться выше, подступить к горлу, но каждый раз, когда мы поднимаем глаза к солнцу, наша верхушка начинает блестеть и светлеть, и этот свет распространяется по нам сверху вниз, тесня и изгоняя мрак все ниже и ниже.

Сколько вокруг потухших взглядов! Это мрак, поднимающийся от земли все выше и выше, подступающий к горлу. Но пока человек не поднимет глаза и руки к небу, в нем не будет блеска, и с мраком ему не справиться. Если в нас тускнеет жизнь, если в нас нет блеска, если в нас есть что-то тяжелое и тянущее вниз, самое время взглянуть на солнце, чтобы хотя бы немного заблестеть. Даже немножечко, чайная ложечка, это уже хорошо. Ну а тем более - полный горшок!

Единое человечество

Мы всегда пытаемся разделить человечество на две половины по какому-то признаку. Эти имеют образование, те - нет. Эти - люди доброй воли, те - злой. Эти - богатые, те - бедные. Эти психически здоровые, те - травмированные. Эти - широко мыслящие, те - зашоренные. Эти верующие, те - нет.

Как бы мы ни делили человечество с целью объяснения его проблем, ни одно из делений не позволяет реально определить, в чем же проблема. Образование проблем не решает. Люди доброй воли ради светлого будущего готовы вырезать полчеловечества. Благосостояние не никого от зла не спасает, скорее, наоборот. Ганди как-то сказал: "Я бы давно был христианином, если бы не одна проблема - христиане".

Как правильно делить людей? Правильно - в смысле так, чтобы это что-то прояснило.

Мне кажется, правильное деление напрямую связано с тем, как Бог действует с Израилем на протяжении его истории. Израиль стал рабом - за 400 лет в Египте. Рабство это было прежде всего внутренним. Бог посылает Моисея, чтобы он вывел народ Его из рабства. Бог совершает исход мышцею высокой, однако народ, будучи выведен из дома рабства, остается рабами внутренне. Они сознательно ищут упования на зримое, ощутимое, осязаемое, предсказуемое, символ чему - золотой телец.

Бог не сдается. Его цель - превратить рабов в сынов. Разница между рабом и сыном в том, что сын пребывает в доме отца, раб - нет. Чтобы "вывести" Египет из Израиля нужно гораздо больше усилий, чем на вывод Израиля из Египта. Бог освободил Израиль от внешнего рабства, но рабство внутреннее еще не преодолено.

Чтобы его преодолеть, Богу нужно научить рабов отношениям с Собой. Только имеющий отношения с Отцом является сыном. Только доверяющий Отцу свободен по-настоящему. Чтобы это сделать, Бог действует через разных людей в истории Израиля, вступая с ними в отношения. Но процесс идет крайне странно. Можно сказать, что это прогресс на фоне общего регресса. Израиль в целом становится все более языческим, отходит от Бога, но отдельные люди становятся сынами, узнавая, что такое доверие, отношения с Отцом.

В Новом Завете дело обстоит, по сути, так же. Бог делит людей на рабов и на свободных. Иисус говорит фарисеям, что они рабы греха, те отвечают, что они никогда не были ничьими рабами. Но кто делает грех, тот раб греха. Цель Бог остается такой же - сделать из рабов сынов.

Раб - не тот, кому не хватает образования, информированности, благосостояния, религии и т.п. Раб, по логике Божьей, это тот, кто уповает в этой жизни на предсказуемое, осязаемое, видимое, а не на непредсказуемого, неосязаемого, невидимого Отца.

Освобождение - в прозрении, как в случае слуги Елисея и в 2 Кор. 3. Люди делятся на прозревших и непрозревших. Видящих невидимое и слепых к невидимому.

Но интересно то, что Христос пришел, чтобы "создать из двух одного", единого человека. В Нем разделение устраняется. Язычники (рабы видимого) приближены к Богу, так же как Израиль. Единственная надежда на преодоление дихотомии между рабом и свободным - Христос, в котором язычник (слепой, по внутренней сути) может обрести свободу от упования на видимое и научиться доверять Невидимому.

Христос стирает четкую границу между рабами и свободными, которая так видна в мире невооруженным глазом. Раб может перестать быть рабом, когда посмотрит на Него, как на медного змия в пустыне. Переведя взгляд от земли, где кишат ядовитые змеи, на Того, кто стал Змеем исцеляющим, человек освобождается от яда страха, который и делает его рабом. Здесь - тайна перехода из одного "лагеря" в другой. Тайна обращения. Тайна освобождения. Тайна единого человечества.