Песнь моря

Посмотрели мультик "Песнь моря" http://www.kinopoisk.ru/film/714248/.

Помнится, Джордж Макдональд писал, что если художнику удалось передать в своем творении что-то истинное, то зритель (слушатель) обязан увидеть в нем больше, чем вложил автор.

У меня возникло такое же чувство при просмотре "Песни моря". Не знаю, вкладывал ли режиссер все то, о чем я подумал, но в любом "истинном" мифе есть и должны быть отзвуки главного Мифа.

Вспомнилась фраза ап. Павла: "Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано "неведомому Богу". Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам" (Деян. 17:23).

Такое ощущение, будто этот алтарь неведомому Богу есть в любом народе. В этой ирландской истории рассказана сказка об искуплении, но на языке язЫков. Каждый народ преломляет историю искупления по-своему, проницает ее через свою собственную интуицию.

В этой легенде грехопадение - это отказ от чувств. Искупление - это возвращение чувств. Но как это сделать? Как вернуть чувства? Мальчик Бен, глазами которого рассказывается история, сталкивается с горькой правдой - когда человеку становится больно, приходит Макка и забирает у него чувства. Чтоб не мучался.

Все боятся Макки, но она сама уверена, что несет людям счастье. И когда человек отдает ей свои чувства, он превращается в камень. Мир полон каменных людей и духов.

К каждому из нас рано или поздно приходит боль, и чаще всего человек убегает от невыносимых чувств. Он изобретает себе Макку - способ побега от реальности. Макка - совообразное существо, символ ложного искупления, облегчения жизни, цена которому внутреннее онемение чувств.

Что плохого в том, что человек перестает ощущать боль? То, что он одновременно теряет способность чувствовать радость.

Но есть "селки" - волшебный тюлений народ, который иногда выходит из моря на поверхность земли. Это феи. И вот одна такая фея вступает в союз с человеком, и у них рождается сын и дочь. Дочь - это одновременно и человек, и фея, селки. Она может превращаться в тюленя, когда надевает волшебную шкурку. Но главное - у нее есть раковина, и когда она играет песню, которой научила ее мать, у человека начинают пробуждаться чувства. Он расколдовывается, перестает быть камнем.

Надежда мира, селки (девочку зовут Сиерша), хрупка. Ее брат, Бен, понимает, что без него она обречена. Он должен спасти ее прежде всего от Макки - та пытается лишить ее чувств. У нее почти получается, но мальчик готов на все, чтобы спасти сестру. Искупитель мира пришел в мир хрупким ребенком, и многие искали души его. Если бы не люди, которые были вокруг Него, мир не был бы искуплен.

Искупление не может прийти без человека. Бог слишком хрупок в этом мире, чтобы спасти нас без нас. Его сила, как сила селки, может проявиться только в определенных условиях. Его сила - это не насилие, а, скорее, сила в оправе слабости. Сила, скрытая покровом немощи.

Сиерша может спасти мир, но сначала нам нужно спасти Сиершу. Бог в нашей душе может сделать многое, но только мы можем дать Ему возможность это сделать. Он не будет насиловать душу. Он ждет, пока мы Его "спасем". Отдадим Ему все. И тогда... начинает звучать песнь моря.

Песнь селки - это музыка, пробуждающая камень. Сиерша начинает петь. Это песнь ее матери. Камень начинает чувствовать и оживать. С чувствами приходит и боль, и в первую очередь эту боль испытывает Макка. Боль о том, что ее сын нестерпимо страдает. Это она когда-то превратила его в каменную скалу, чтобы не видеть его страданий. Но теперь она снова чувствует эту боль.

Макка - не демон, а скорее изобретенный человеком способ убежать от реальности. Не зря она говорит голосом бабушки Бена и Сиерши. В бабушке действовал дух Макки - она была готова "спасти" своего сына и внуков любой ценой.

Теперь, когда Сиерша запела, происходит чудо - из волн моря появляется ее мама. Отец просит ее остаться, но это невозможно. Мать хочет забрать Сиершу с собой в мир духов, но та просит остаться с отцом и братом. Для этого нужно отдать свою шкурку и стать просто человеком. Сиерша выбирает стать человеком.

Что-то происходит с отцом. Он, некогда потерявший свои чувства из-за ухода жены, обретает новую жизнь через то, что Сиерша остается с ним. Он понимает, что она осталась ради него и Бена, и это воскрешает его к радости.

Макки больше нет - остается только бабушка. Она видит, что каменный великан (заколдованный ею сын) уже не каменный. Что произошло? Он обрел свои чувства, и эти чувства были искуплены жертвой его дочери, Сиерши, которая сознательно отдала свою волшебную природу.

Христос сознательно отдал Свою Божественную природу, когда умалился и пришел к нам в хрупком человеческом теле. Он решил остаться с нами, сотворив у нас обитель.

В чем искупление наших чувств? Почему мы так часто слушаем доводы Макки и отказываемся чувствовать? Потому что мы боимся, что нашим тяжелым чувствам нет искупления. Нам кажется, что будем чувствовать это всегда. Песнь моря - это когда в нашей душе вдруг начинает звучать что-то, что зовет нас вернуться к чувству. Это сильнейший призыв, и если его услышать, он может привести к боли и слезам. Когда душа оттаивает, она начинает плакать.

Но у этих чувств есть искупление. Как только в вашем сердце зазвучит песнь селки, дайте ей звучать, начните плакать, и тогда перед вами появится Тот, Кто отдал свое Божественное достоинство навсегда, чтобы стать человеком. Вы увидите Его. И слезы сменятся радостью.

Тайна желания

Сколько раз слышишь про современных школьников и подростков: "Да они ничего не хотят. Им ничего не интересно. Их только и делаешь, что заставляешь".

Что правда, то правда. Чем больше меня в свое время заставляли ходить в музыкальную школу, тем ненавистнее мне становился вид пианино. После того как я все-таки бросил туда ходить, мне потребовалось 10-15 лет, чтобы немного реабилитироваться и снова подойти к инструменту. 

Мотивация это сделать пришла достаточно спонтанно - я услышал, как кто-то задорно играет песенки из "Трех мушкетеров". И тут что-то во мне произошло, я понял, что играть можно не гаммы и не этюды, а то, что хочется! И открыл пыльную крышку инструмента. 

Понадобилось еще несколько лет, чтобы "школьное" послевкусие окончательно выветрелось из моего сознания, и тогда я уже стал играть в свое удовольствие - то, что хочется, когда хочется и сколько хочется. А хотелось много.

В чем тайна мотивации? Почему дети, да и взрослые, ничего не хотят? Потому что вокруг них намеренно создана система, которая убивает мотивацию. Мотивация рождается спонтанно. Ее нельзя запланировать. Желание как искра загорается внезапно от соприкосновения сознания с чем-то непреодолимо зовущим. Как ни печально, мотивацию очень легко убить, но создать невозможно. Она, как любовь, нечаянно нагрянет. 

Можно только создать условия, чтобы она появилась, а точнее, не разрушать условий, в которых она рождается. Инициатива человека здесь в пассивности. Мы должны НЕ нарушать того, что для человека естественно - интересоваться миром, хотеть узнавать. 

Чтобы не разрушить хрупкую среду, в которой произрастает мотивация, нужно две вещи: показывать и ждать. Показывать человеку то, что достойно подражания, жить рядом с ним полной жизнью, но никоим образом на него не давить, чтобы он воспроизводил то же. Читая ему книжку, не нужно требовать от него чтения; нужно ждать, пока он сам этого не захочет. Играя на пианино, не нужно требовать, чтобы он выучил ноты; нужно ждать, пока он не ткнет пальцем в ре диез и не спросит: "А что это такое?" 

Когда мы показываем и ждем, мы как бы приглашаем человека исследовать дальше. Но это не значит, что мотивация возникнет. Иногда сколько ни читай ребенку, он все равно пойдет играть в футбол. Мотивация, зарождение желания - это тайна. Никто не знает, когда и как она придет. Возможно, ему нужно отыграть в футбол несколько лет, чтобы потом как-нибудь застыть перед картиной Айвазовского и сказать: "Вот это да. А как он нарисовал такую воду?"

И он придет домой и, взбудораженный этой идеей, начнет пробовать рисовать. И он будет рисовать день и ночь. Его не нужно будет заставлять. Его нельзя будет оторвать от рисования, чтобы он поел как следует. Это тайна желания. Его легко убить, его невозможно создать, но ему можно не мешать. 

И тогда человек начинает хотеть. А когда мы чего-то хотим, мы счастливы. Вот как Вета, моя 14-летняя дочь, которая осваивает разные техники рисования, хотя ее никто об этом никогда не просил. Попробуй ее оторвать от рисования... Да и не хочется. Судите сами.

Выйди от меня, ибо я человек грешный

Мы можем по-настоящему узнать Бога только тогда, когда мы сами уже ничего сделать не можем. Когда мы отчетливо понимаем, что не годимся на звание «хорошего христианина», человека, «ищущего Бога», «живущего так, как надо», «стремящегося к праведности и святости». Когда ты понимаешь, что по всем показателям «правильности» ты «неправилен», да и сил справиться с этим просто нет, тогда ты вдруг каким-то шестым чувством понимаешь, что Бог-то от тебя не отвернулся.

Он просто здесь – и ты удивляешься, что Он остался. «Выйди от меня, ибо я человек грешный». Но Он не уходит. Это чувствуешь совершенно отчетливо. Причем чем больше понимаешь, что не живешь так, как надо, чем больше понимаешь, что Ему надо бы уйти, тем острее осознаешь, что Он не уходит.

Я люблю эти «состояния». Они бывают не так часто – чаще всего что-то из себя выжимаешь, «стараешься», но бывают времена, когда бросаешь стараться и тогда… «имеешь в себе приговор к смерти… чтобы надеяться уже не на себя». В эти моменты начинаешь по-настоящему внутренне улыбаться, поскольку понимаешь, что в тебе нет никакой причины, по которой Бог должен с тобой остаться. Внутренне оглядываешься, как бы желая убедиться, что 

Он ушел, а видишь, что Он не только не ушел, а стал ближе. До странности ближе.

Он как бы говорит: «Ты все время придумываешь себе бремена неудобоносимые, а потом ломаешься под их тяжестью. Вот, опять сломался. Наконец-то. Я с тобой не потому, что ты из себя что-то представляешь. Понимаешь? По какой причине Я должен остаться? Такой причины просто нет. Но я не уйду, ты это чувствуешь. Никогда не уйду».

Что нужно, чтобы чувствовать Божье присутствие? Сокрушаться? Плакать о грехах? Искать Его лица? Нет.

Почувствовать, что в тебе нет никакой причины, чтобы Он был с тобой. И тогда Его присутствие становится ощутимым. Ты просто знаешь, что Он здесь и никуда не уйдет. И тогда что-то в нас ломается, мы понимаем, что любимы по-настоящему, и приходит… настоящее Евангелие. «Не от дел, чтобы никто не хвалился».

Имеющий уши да слышит...

Если небеса проповедуют славу Божью, то что проповедует первая кучка маслят, которую я сегодня на бегу подметил с краю лесной тропинки?

Они проповедуют: "Вот тебе на! Ничего себе! А ведь еще и не август... И что, не червивые? Нет! Чистенькие, маслянистые, а запах - вообще."

Они проповедуют:
- На, это тебе.
- Мне? А за что?
- Просто так.
- Просто так? Но я же ничего не сделал? И вот так просто, кучка маслят? За что?
- Да ни за что, отстань уже...

Улыбка...

Ладно, завтра еще поищу.

Почему лютики выбирают расти вдоль самой кромки проезжей части? Только у самой кромки - больше их нигде нет.

Почему желтые пучки мать и мачехи прорастают чаще всего именно на свалке мусора?

Почему каждую весну природа обволакивает травой, почвой и упавшей листвой жестяные банки, шприцы и прочие плоды цивилизации?

Почему небо тихо плывет на головой, когда на земле гремит и гудит, смердит и воняет все то, что должно сделать нашу жизнь быстрее и легче?

Природа продолжает свою проповедь. Стоит только поднять голову к небу, или принюхаться к запаху грибов, или удивиться малюсеньким лютикам вдоль проспекта Строителей, и вдруг до тебя доходит ясная мысль - сколько бы зла и гадостей человек ни сделал, творение не прекратит своей проповеди, пока мы ее не уничтожим. Она и не может иначе - в отличие от человека она всегда остается самой собой.

 

5 километров в день

Сегодня меня ошеломила мысль во время бега - за 20 лет ежедневного бега я уже почти обежал вокруг земли. Пять км в день, примерно 300-330 дней в году - получается примерно 30-35 тыс. километров.

За два года я пробегаю расстояние до Санкт-Петербурга.

Все-таки что делают с человеком цифры! Ежедневный бег по 5 км мне не кажется каким-то достижением. Но сложи это в года, и цифры начинают будоражить. Представляешь себя бегущим по бескрайним прериям, вдоль линии экватора, через горы, поля и реки (гм...).

Почему цифры имеют такой эффект? Особенно очень большие и очень маленькие. Они показывают, что большое складывается из малого. Пять километров в день - ничто. А за год - я почти что в Казани.

Что такое мои мелкие, ничтожные дела, которые я делаю сегодня? Пыль, ничто. Но в масштабах вечности они могут сложиться во что-то грандиозное. Однажды мы прикинем в голове цифры масштабов вечности и будем ошеломлены. Наше повседневное мытье посуды, стирка, тяпание по клавишам компьютера, хождение по магазинам - все это будет таким огромным, что мы не поверим, что мы могли все это совершить.

Что? Это сделал я? Я пробежал вокруг экватора? Гм... да. А я и не заметил.

И это главное. Не дай Бог заметить свои достижения раньше времени. Наверное, поэтому они часто покрыты пеленой повседневности. Мы их не видим. Они скрыты. Они ничтожны и незаметны. Сейчас еще не время удивляться. Но настанет день, когда они пойдут за нами светлым шлейфом.

А пока - 5 км в день.

Нет на свете печальней измены, чем измена себе самому.

Очень часто слышу призывы к верности и преданности своему делу/служению/пути и все же чувствую, что здесь есть некоторая несуразица. Точнее, в таких призывах смешиваются два совершенно несовместимых типа мышления. Быть верным и преданным хорошо, но чему и когда?

За последние десять лет я слышал много историй о том, как люди «сгорели» в служении. Пришли в церковь, им вручили служение, заметив их дары, и они его верно несли. Много лет. Потом все рассказы как под копирку – вдруг пришло осознание, что:

1)      Я не могу жить без этого служения. Схожу с ума, если этим не занимаюсь. Это стало смыслом жизни.

2)      Я был верен, хотя и делал то, чего внутренне не хотел. Я делал это «как для Господа». Но со временем я понял, что, по сути, это никому не нужно.

Как часто человеку внушается, что верность в служении это когда ты делаешь то, что должен, даже если ты этого не хочешь. Звучит благородно. Правильно. В реальности же это путь исполнения правил, а не путь жизни. Если человек решил научиться игре на фортепиано, он должен преодолевать некоторые трудности. Оставаться верным, даже если порой играть гаммы не хочется. Но он всегда знает, зачем он это делает.

Когда человек 20 лет несет служение, он далеко не всегда понимает, зачем он это делает. Часто мотивация ограничивается мыслью: «Я это делаю, просто потому что Бог заповедал быть верным, и это правильно», но это неправильно. У любого служения должен быть плод. На пути к плоду всегда есть трудности, но человек должен знать, к чему он идет.

Король не может быть голым. Нельзя 20 лет проповедовать в церкви, мотивируя себя лишь тем, что «так должен поступать верный христианин». Если это единственный мотиватор, то король, увы, голый. Проблема в том, что при таком сценарии человек действует по правилам, а не по жизни во Христе.

В каком-то смысле гораздо проще тянуть лямку верности, чем остановиться и понять, что Бог говорит тебе. Но надо остановиться. Бог начнет говорить, и мы поймем, что Он говорит. Его слова могут быть самыми неожиданными. Он может сказать: «Не ходи сегодня на собрание, а пойди помоги маме копать картошку». Или: «Перестань петь в церкви одни и те же песни 20 лет подряд, ты ведь знаешь, что это никому не нужно. Иди в хор народной песни. Ты ведь всегда этого хотел». Или: «Перестань делать то, что для тебя неестественно. Ты ведь так любишь готовить. Готовь и угощай».

Верность ради верности так же неверна, как искусство ради искусства. Когда семейная жизнь на протяжении долгих лет тянется по принципу «я верно несу свои обязанности, а ты – свои», это не семейная жизнь, а добрососедская. Заметил по 16-летнему опыту семейной жизни, что расцвет отношений происходит только тогда, когда каждый супруг имеет свободу «обнаружить самого себя» и быть самим собой. Когда другой его не подавляет. 

Парадоксально, но единства в семье быть не может, если один человек подавляет личность другого. Казалось бы, если подавить одного, то останется только одна личность – вот вам и единство, мир, согласие.

Но это не «Божье» согласие. Как в Троице единство лиц происходит без подавления их различий, так и в семье недопустимо подавление различий. Парадокс в том, что чем более мы разные, тем более мы едины. Но это единство живое, в отличие от «единства» вынужденного. Искра отношений вспыхивает лишь тогда, когда каждый может свободно быть самим собой. Именно тогда отношения становятся непредсказуемо удивительными, интересными и полными жизни. Троица – универсальный образец истинной верности.

Лица в Троице верны друг другу, но каждая личность нерастворима в другой. Каждая личность акцентирует и выделяет другую. Принцип «нерастворимого и неуничтожимого Лица» - основной принцип мироздания. В каждом из нас есть лицо, личность, сотворенная Богом, которая таит в себе «образ и подобие». Когда эта личность задавливается или не проявляется, жизнь Божья тоже не проявляется. Она может явиться только через лицо, через личность, когда та проявляется в полной мере.

 «Слава Божья – по-настоящему живой человек», - говорил Ириней Лионский. Наша цель – не быть верным ради верности, а быть живым. Что делает тебя живым? Отчего тебе становится легко и радостно? Отчего глаза загораются? Скорее всего, Бог сотворил тебя именно для этого.

На этом пути будут трудности – много трудностей. Но будь верен себе и Богу. «Нет на свете печальней измены, чем измена себе самому».

Томас Мертон и экзистенциальный ужас

Томас Мертон, католический монах 20 века, писал о том, что современное ему человечество не имеет свободной минутки, чтобы осознать то, что оно на самом деле чувствует. А если бы оно остановилось на какое-то время и почувствовало "это", то ужаснулось бы. Он назвал это "existential dread" или "existential angst" (ужас существования). Современный человек, остановившись на какое-то мгновение, осознает, что внутри него зияет пустота. Он не может ее вынести, когда остается наедине с самим собой, ему сразу хочется чем-то заняться. Пустота эта пугающая и даже мучительная.

Занятия - это своего рода анестезия, добровольная интоксикация, чтобы не чувствовать экзистенциального ужаса. Задачу монаха Мертон понимал как добровольное вхождение в этот экзистенциальный ужас и обнаружение в нем света, возрождения. То, что не в силах сделать современный человек, призван сделать монах. Он должен стать предтечей исхода из того омута безнадежности, в котором все мы существуем. 

Монах входит туда посредством молчания. Попробуйте внутренне помолчать 10 минут - вы почти сразу почувствуете приближение existential dread. Это либо скука, либо тревога, либо бессмыслица, либо наплыв мыслей, от которых душа начинает мучиться и бежать. Мало кто, оставшись наедине с собой, может сразу почувствовать Божественную радость. Вхождение в эту "пустыню души", то есть в молчание, и есть начало молитвы. Молитвы не как говорения чего-то или слушания чего-то. А молитвы как опустошения. 

По Мертону, мы должны войти в пустыню души и стать "отцами пустынниками", в том смысле, что мы должны, добровольно войдя в экзистенциальный ужас, дождаться рождения надежды. Она рождается без наших усилий. В каком-то смысле, чем более мы "расслаблены", тем легче родится это чадо. Человеческие потуги тут только мешают. Экзистенциальный ужас - это схватки души перед родами надежды. Но тужиться не надо. Надо расслабиться. Опустошиться. В каком-то смысле это отрицательное действие души. Отсечение. Отрицание. Отторжение желания занять себя чем-то, убежать от пустоты, скрыться в каком-нибудь дурманящем занятии, отказ от спешки.

И вот мы замолчали, и к нам подступает экзистенциальный ужас в том или ином его виде. В отличие от обычного дня, когда мы заняты и пребываем в бесчувствии, мы его чувствуем, видим. Здесь Мертон говорит, что душа должна ухватиться за какой-то недвижимый якорь - какую-то краткую молитву, типа имени Иисуса. Иначе душу сдует, снесет ветром, и она не сможет выдержать пустоты. Он советует вдумчивое "разжевывание", "обсасывание" каких-то значимых слов Писания или имени Иисуса. "Одного просил я у Господа и того только ищу" - когда, например, эти слова повторяются внутренне снова и снова, не как мантра, а как внимательное размышление, в душе начинает что-то меняться. Внутренняя спешка ослабляет свою хватку, что-то расправляется, душа чувствует приближение субботы, она готова "не делать никакого дела" и "почить". 

Чем больше мы вживаемся и "вжевываемся" в молитву, тем меньше в нас existential dread. Когда человек отказался прятаться за суету повседневных дел и позволил себе ощутить ужас существования, у него есть шанс войти в пустыню, которая будет превращена, по пророчеству Исайи 35, в источники вод. До этого момента человек пребывает в бесчувствии, в добровольной интоксикации. Он может молиться, читать Библию, служить людям, но он, по сути, живет без Бога.